Слово и дело

Запретных тем у нас нет. Запретных слов — теперь уже тоже: то, что называется ненормативной лексикой, звучит на ТВ и в кино, она используется в книгах, газетах, журналах. Но одной темы касаться в разговорах не принято. Такая условность в России существовала испокон века. И лишь из детских уст слова и сюжеты на эту тему всегда звучат непринужденно и естественно…

Князь Феликс Феликсович Юсупов, окрасивший одну из страниц русской истории кровью Григория Распутина, писал в своих воспоминаниях: «В семь лет моя мать уже была обучена хорошим манерам, принимала гостей и могла поддержать разговор. Однажды во время приема одного посланника на долю моей матери выпала обязанность сопровождать его. Она старалась изо всех сил: подносила чай, бисквиты, сигары. Но все напрасно! Гость ни малейшего внимания не обращал на девочку и не сказал ей ни слова. Мать использовала до конца все способы и, наконец, уловив внезапный вздох, спросила: «Может быть, вы писать хотите?..»".

Излишне задаваться вопросом — могла бы восхитительная княгиня З. Н. Юсупова, став старше, справляться о самочувствии гостей в той же манере. За неуместное упоминание или описание физиологических подробностей иногда можно было и жестоко поплатиться. В 1740 г. в Тайную канцелярию поступил донос на крестьянина Григория Карпова, который «избранил непристойные слова» в адрес императрицы Анны Иоанновны: «Какая она земной Бог, баба, такой же человек, что и мы: ест хлеб и испражняется, и мочица». Хотя в «непристойных словах» Григория Карпова все было правдой, добром это для него не кончилось.

А вот известному поэту Гавриле Романовичу державину обошлость, хотя он тоже «позволил себе» по поводу смерти Екатерины II: »…напилась кофею, обмакнула перо в чернильницу и, не дописав начатого решения, встала, пошла по позыву естественной нужды в отдаленную камеру и там от удара скончалась». Державина не было тогда в Зимнем дворце, и в «Записках» он повторяет то, о чем вслух говорил весь Петербург. На этот раз за толки о «естественной нужде» императрицы никого не тронули. И сегодня — не трогают ни тех бывших приближенных президента, кто рассказывает в своих мемуарах о том, как он описался, ни тех, кто публикует эти подробности. Бывает, что в смущение может ввергнуть просто СЛОВО, которое обознчает место, рожденное ДЕЛОМ — естественной нуждой то есть.

В известной мемуарной заметке Пушкин пишет: «Это было в 1815 году, на публичном экзамене в лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг выскочил на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую „Водопад“. Державин приехал; он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: „где, братец, здесь нужник?“. Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу». А может, есть какая-то особенность и в российском характере, и в наших устоях, коль для обозначения всем известного места, сооружения нам одного наименования недостаточно, нужно напридумать аж целый десяток: отхожее место — нужник — ретирадное место — ретирадник — уборная — клозет — сортир — гальюн — туалет — ватер-клозет — санузел, наконец… Конечно, раньше оказывал влияние исторический быт, но не слишком. Чаще это были прихоти прекрасного пола. Мужчинам на сотню лет хватило бы доброго старого «нужника», или, на худой конец, «отхожего места» (кстати, «отхожие места» в старинном барском доме не следует путать с «отхожими покоями» — спальнями и комнатами для отдыха) и позже они стали «уборной», имеющей один корень с «убором». Поэтому сегодняшний школьник может составить превратное представление о времяпровождении пушкинского героя, читая в «Евгении Онегине»: Он три часа, по крайней мере, Пред зеркалами проводил, И из уборной выходил, Подобно ветреной Венере.

Через некоторое время «уборная» тоже стала отдавать чем-то нехорошим, и в язык высшего света — опять же по воле дам — на правах имени существительного вошел французский глагол «sortir», что означает «выйти». Но скоро и слово «сортир» превратилось в ужасный вульгаризм. Новое имя «клозет» было заимствовано у англичан, некогда «closet» обозначало «кабинет», однако это значение считается устаревшим. Хотя в как-нибудь старой английской книжке можно прочитать: «Королева приняла посла в своем клозете». Употребляемое в петровские и более поздние времена «ретирадное место», или «ретирадник» пришло из военной терминологии и имело французское происхождение. Глагол «retrier» (переделанный в «ретираду») означал и отступление, и траншею, вырытую в стороне от главных укреплений. Солдаты охотно использовали ее так же, как матросы — «гальюн».

Кстати, если от французского «retirer» происходило и название расположенной на корме детали корабельной архитектуры — «ретирадные порты», в которые ставились орудия при бегстве от неприятеля, чтобы отбиться от погони, то «гальюн» имел голландское происхождение. Это сооружение первоначально было расположено в носовой части — на парусных судах. И представляло собой плетеный сетчатый балкон (galjoen — по-голландски), предназначенный для постановки парусов на бушприте. Но уж очень он подходил для отправления командой естественных нужд. На современных судах бушприта нет, а гальюны остались. На суше слово «гальюн» встречается редко, и считается настолько нелитературным, что Ожегов даже не поместил его в своем Толковом словаре.

Советское время обогатило наш язык еще одним синонимом — «санузел». Но оставим его специалистам-сантехникам. А мы, хотя В. И. Даль в Словаре «уборную» определяет как «комнату, в коей одеваются, убираются, наряжаются, моются, притираются и пр.», будем считать, что как раз это «пр.» и соответствует тому главному…

В. Левтов